Режиссер Марлен Хуциев

В свое время этот факт произвел на меня огромное впечатление, и я подумал: «Разве такое возможно в наше время, ведь до визита в больницу Толстой и Чехов не были знакомы лично!». Вторая часть фильма происходит в Крыму, когда болел уже Толстой и к нему приходил Чехов. Несмотря на то, что действие картины крутится вокруг болезней, это не производит удручающего впечатления. Когда человек не совсем здоров, то внутри него происходят тонкие душевные процессы, которые невозможны в бодром состоянии духа.

– Петербург, во многом благодаря литературе, считается болезненным городом, где людей одолевает сплин, депрессия, тоска и посещают страшные идеи, описанные Достоевским. Как вы себя чувствуете в этом городе?

– Петербург-Ленинград мне очень дорог – здесь жили мои большие друзья – режиссеры Владимир Венгеров, Юлий Карасик… Но я давно не был в Петербурге – заела московская суета и всякие проблемы. Сейчас в Петербурге отдыхаю душой и никакой депрессии не ощущаю. Вспоминаю, как Володя Венгеров здорово читал стихи Пушкина. Признаюсь, мне немного грустно, когда я вспоминаю эти годы, эти чувства. Я осознаю, что в мире происходят странные явления, что мы медленно и верно сходим с ума, но разлагать человечество с помощью искусства – это беспредел.

– С таким наставлением ваши студенты – начинающие режиссеры вряд ли смогут покорить мировой кинематограф и стать победителями ведущих фестивалей?

– Мой ученик – Бакур Бакурадзе привез на кинофорум свою новую работу «Охотник», и это для меня событие. Бакур, будучи моим студентом, ставил «Гамлета», и это было нечто удивительное, ни на что непохожее. Бакур – очень вдумчивый человек, сосредоточенный и глубокий. Но кино у нас находится в зависимом положении, и это обстоятельство приходится преодолевать и Бакуру, и другим моим ученикам.

– В прошлом году под руководством Егора Кончаловского был создан киноальманах «Москва, я люблю тебя». Видели ли вы этот сборник из новелл молодых кинематографистов? Не хотелось ли вам тоже воспеть современную Москву, как вы это сделали в фильме «Застава Ильича».

– Мое детство прошло в Москве, а вот отрочество в другом месте. Потом я вернулся в Москву поступать во ВГИК, а после его окончания снимал первые свои картины в Одессе и за те годы соскучился по Москве. Я много ходил по Москве пешком – жил в районе Покровки и Чистых прудов и не мог надышаться этим городом, его духом, добром и теплом. Помню Москву с детских лет – помню Сухареву башню. Москва сейчас очень изменилась, и я не вижу причин, чтобы ее воспевать. Альманах «Москва, я люблю тебя» я видел, но не могу сказать, что во мне возникла ностальгия или я испытал восторг. Придуманные новеллки, в которых нет жизни и нет настоящих чувств, подлинной любви к городу, людям, истории.

– А та Москва, которую показал ваш ученик Бакур Бакурадзе в своем дебютном фильме «Шультес», – подлинная?

– Это другая Москва, которую увидел талантливый художник Бакур Бакурадзе. Когда я посмотрел фильм «Шультес», спросил у Бакурадзе: «Ты все картины собираешься снимать в этой манере: люди приходят, уходят, и все несколько отстранено», на что он ответил: «Нет, моя следующая картина будет совсем другой!» Свой стиль – это хорошо, но повторы – плохо.

– Почему вы отказались снимать ремейк фильма «Весна на Заречной улице»?

– Причина очень простая – нет больше Николая Рыбникова, и нет актера, даже близко похожего на него. Я не стал возражать, чтобы «Весна на Заречной улице» вышла в цвете, потому что верю в то, что старые фильм могут иметь новую жизнь и новое дыхание, но ремейка «Весны...» никогда не будет, потому что это было бы нечестно по отношению к себе и к коллегам, которые ушли.

– Если бы сейчас начинать жизнь сначала, вернуться в 18 лет, вы бы не отказались от профессии режиссера?

– Я очень любил кинематограф, но режиссером быть не собирался. Срезался на экзамене, когда поступал в Академию художеств, и остался без хлебных карточек. Моя мама, которая когда-то училась в Тбилисской киношколе, устроила меня работать на киностудию. Когда увидел съемки, то в полной мере ощутил на себе «отраву» кинематографа. До этого не знал – что такое ВГИК и что такое пленка, камера. Скорее всего, я не отказался бы стать режиссером, потому что эта профессия подарила мне встречу с очень хорошими людьми. В жизни каждого человека самое главное – это хорошие люди, их дружба. Очень важно в любой ситуации прежде всего оставаться честным человеком, о чем я и говорю своим студентам.

– Но когда произошел раскол в Союзе кинематографистов и вас попросили возглавить оппозицию, которая должна была бороться с Никитой Михалковым, вы столкнулись с далеко не самыми лучшими человеческими качествами – трусостью, ложью, подлостью?

– Честно скажу, что вопрос с Союзом кинематографистов малоприятный для меня. Когда впервые председателем Союза кинематографистов выбрали Михалкова, тогда выдвигали и мою кандидатуру, но я ее снял – в пользу Михалкову. Думал, что Никита – молодой, энергичный, и уступил ему дорогу. Потом об этом неоднократно пожалел, но исправить ситуацию не получилось. Союз кинематографистов стал погружаться в чуждое пространство, где мало кому из моих старых коллег было уютно. Меня уговорили возглавить оппозицию, пообещав, что подставят крепкое молодое плечо, но в результате не подставили.

Что касается Киносоюза, образованного как альтернатива СК, то я отношусь к нему прохладно. Понятно, что любые общественные киноформации не запретишь, и не надо. Но в данной ситуации Киносоюз себя противопоставил старому Союзу кинематографистов, а для меня это бессмысленно. Надо было бороться за наш единственный Союз кинематографистов ради памяти людей, которые в него входили, ради нашего отечественного кино, но этого делать не стали. Я хочу, чтобы поняли мою позицию относительно нынешней ситуации в Союзе кинематографистов. Я не сторонник разжигания страстей и дальнейшей пропасти, которая образуется в кинематографическом сообществе.

Надеюсь, что время всех нас рассудит и наши кинематографисты найдут возможность работать сообща, не позволив союзу развалиться, как это стало с Союзом писателей. Может, мы все-таки найдем силы для того, чтобы не грызть друг друга как собаки, а поймем, чтобы мы люди, творцы.