«Социальная сеть» федеральных чиновников.

Метод исследования

Предметом данного исследования был верхний слой исполнительной власти России — члены правительства, руководство администрации президента, спецслужб и контрольных органов. Кроме того, мы сочли возможным включить в этот список руководителей госкорпораций и государственных компаний — монополистов.

Исследователь советских элит Дэвид Лейн еще тридцать лет назад придумал вычленять группы поддержки в наглухо закрытых для внешнего мира советских элитах на основании того, как сильно пересекаются карьерные пути членов номенклатуры. Мы тоже сделали основой исследования личные связи правящего класса.

Карьерный путь каж­дого из чиновников мы описали в созданной для этого базе данных. Далее специальная программа пробегала по всей базе в поисках пересечения мест работы или учебы тех или иных людей. Если такие находились, то между ними регистрировалась связь, которая оказывалась тем сильнее, чем дольше пересекались жизненные пути двух индивидов до попадания в правительство.

В итоге мы получили возможность построить своего рода социальную сеть, в которой узлы — это федеральные чиновники, а связи между ними — это годы совместной работы. Для сравнения мы сделали два временных среза — в 2000 и 2011 годах.

Наш метод воссоздания связей можно критиковать. То, что люди долгое время работали в одном городе и в одной и той же организации, совершенно не означает, что они лучшие друзья. И наоборот, знакомства, завязанные в неформальной обстановке, например в бане, выпадают из нашей сети. Все это так, но данный инструмент предназначен не для того, чтобы посмотреть, кто с кем дружит, а для того, чтобы проследить, в каком направлении движется российская элита в целом. Тем не менее мы выявили два типа ошибок, к которым приводит наш биографический подход, и их пришлось исправлять вручную.

Упущенная связь. Чаще всего это связано с не до конца прописанной сложной административной подчиненностью структур, в которых работали чиновники. Так, например, министр образования Андрей Фурсенко долгое время сотруд­ничал с работником мэрии Санкт-Петербурга Владимиром Путиным, занимая пост руководителя Фонда научно-технического развития Санкт-Петербурга. Так как формально это две разные организации, наш алгоритм не увидит этой связи, но если учесть административную подчиненность «федеральный центр — мэрии», то эта связь возникнет. Впрочем, в случае с Фурсенко наша система все равно отметила бы связь — через кооператив «Озеро».

Ложная связь. Есть риск записать в друзья тех, кто фактически таковыми не является, но случайно параллельно поднимался вверх по вертикали власти. Наверное, самый очевидный пример тому — многолетняя совместная работа Владимира Путина и Владимира Яковлева в мэрии Санкт-Петер­бурга, притом что, как утверждали СМИ, у них были неприязненные отношения.

Где нужно родиться, чтобы иметь наибольшие шансы стать министром? Москва и Центральный федеральный округ — неплохое, но, как ни странно, не самое лучшее место. Судя по составу правительства 2011 года, лучший федеральный округ — Северо-Западный, а самый подходящий город в этом смысле, естественно, Санкт-Петербург. Но данные карты позволяют сделать и более неожиданные выводы. Например, что среди министров 2000 года была аномально высока частота земляков с Дальнего Востока. Почему десять лет назад в правительстве были неплохо представлены столь дальние от центра регионы? И почему сейчас снижается доля федеральных чиновников из провинции, зато растет процент уроженцев двух столиц?

Сейчас мы наблюдаем окончательный распад СССР в части модели «захвата» провинциальных номенклатурных кадров. В советское время у выходцев с дальних окраин (за исключением, может быть, среднеазиатских и прибалтийских республик) шансов на хорошую карьеру в Москве было не меньше, чем у тех, кому повезло родиться в центре. Более того, считалось, что как раз москвичу хорошей карьеры не сделать — элиты опасались чрезмерной концентрации, которая могла возникнуть, в случае если место рождения и место «царствования» совпадут. Даже руководить Москвой москвичам доверяли не часто: из 19 градоначальников за все советское время в столице родились лишь двое. Особенно хорошо в Кремле была представлена Украина — сначала из-за Хрущева, затем из-за Брежнева и его мощного днепропет­ровского клана, который последние двадцать лет силен и на Украине.

Некоторые странные феномены — вроде избытка людей с Дальнего Востока в правительстве Касьянова — тоже можно объяснить советской инерцией. Тогда в федеральном центре было много выходцев из семей военных, которых в свое время на­правили служить на Дальний Восток и у которых там родились дети. Так, в федеральной элите оказался родившийся на Дальнем Востоке Борис Грызлов: его отец служил там после войны летчиком, но уже спустя четыре года после рождения Бори семья пере­ехала в Ленинград, где маленький Грызлов ходил в одну школу вместе с Колей Патрушевым — на федеральном уровне это редкий пример реализовавшихся школьных, а не университетских или рабочих связей.

Что поменялось за десять лет? Существенней всего изменилась доля выходцев из Северо-Западного федерального округа (читай — Санкт-Петербурга): уже в 2000 году она в федеральном правительстве была вдвое выше, чем процент обитателей СЗФО в суммарном населении страны. А в 2011-м они представлены там в уже в четыре раза весомее, чем питерцы в населении России: доля питерцев в правительстве — 38%, выдающийся результат.

Советская логика общегосударственных (партийных) карьер к 2011 году оказалась полностью заменена консолидацией и усилением небольших групп номенклатуры, члены которых напрямую связаны через личные связи (землячество, учебу, службу).

 

А личные связи по определению сильно географически «перекошены»: если мы вербуем будущих соратников из числа тех, с кем учились (служили или работали), то и количество регионов, откуда они родом, будет весьма ограниченно.

Активное использование личных связей, друзей и знакомых всегда приводит к изоляции федерального правительства от региональной номенклатуры. Лишь ничтожная часть представителей федеральной элиты может похвастаться тем, что их карьера никак не связана с протекцией земляков. Это, в частности, тот же Александр Хлопонин, родившийся в семье дип­ломатов на Цейлоне или Герман Греф, родившийся в Казахстане, куда были высланы его родители-немцы. Нынешний глава Сбербанка закончил Омский госуниверситет, но для его карьеры важнее то, что впоследствии он перебрался в Санкт-Петербург.

Пример сверхмобильности в нашем правительстве — Сергей Шматко, родившийся в Ставрополе, учившийся в Свердловске и Марбурге, работавший во Франкфурте-на-Майне и только потом перебравшийся в Москву. В его взлете фактор землячества никакой роли не сыграл — он стал министром энергетики, выйдя из системы Росатома, то есть он ставленник сильного корпоративного лобби. Но это скорее исключение. Судя по составу правительства 2001 года, чтобы попасть в элиту, родиться надо в Москве или Петербурге.

Собственно, что плохого в такой регионализации правительства? Казалось бы, можно уже и привыкнуть к тому, что рожденному в Ставрополе или Владивостоке в Москве делать нечего. Возможно, люди из Петербурга и правда умеют управлять государством лучше других, впитав это знание из самого воздуха некогда имперской столицы. Беда лишь в том, что элиты наиболее «обделенных» регионов рано или поздно осознают безнадежность своих попыток попасть в центр. Их социальный лифт, добравшись до определенного этажа, буксует и отказывается поднимать их дальше, в то время как жители соседних домов-регионов имеют шанс забраться выше. Что делает в этой ситуации рациональный субъект? Начинает надстраивать свои собственные этажи.

В ставшей классической книге об истоках национализма «Воображаемые сообщества» английский ученый Бенедикт Андерсон описывал, как сепаратистские и националистические движения родились из острого чувства обделенности колониальных элит. Местные чиновники необъятных колоний Англии, Франции и Испании в Южной Америке и Юго-Восточной Азии понимали, что никогда, ни при каких обстоятельствах, как бы они ни были успешны, им не попасть на хорошие позиции в Лондон или Париж. И тогда у них появилась мотивация устроить свой «Лондон» прямо на месте.

Если федеральный центр не строит федеральной бюрократии, то неизбежно появляются и укрепляются местные бюрократии и кланы.

***

 

Cанкт-Петербургский госуниверситет — ключевой поставщик кад­ров для как нынешнего правительства, так и для правительства 2000 года. Причем за последние 10 лет доля выпускников СПбГУ там выросла в полтора раза — теперь почти каждый четвертый в Белом доме оттуда, а вообще питерские вузы закончила половина членов кабинета. Главный поставщик — юрфак СПбГУ. Две основные волны — однокурсники премьера (1975 года выпуска) и президента (1987 года выпуска).

Один-два университета, которые используются как лифт на верхние этажи власти, — обычная для многих стран практика. Наверное, наиболее яркий пример — это Институт поли­тических исследований (Sciences Po) в Париже: его закончила почти вся французская элита. Ну нет другого пути формирования элиты и бюрократии в культуре современного типа, чем с помощью системы элитных вузов. Их может быть один, два, несколько, но нигде их не будет много. В советское время высшую бюрократию ковали в МГИМО, на некоторых факультетах МГУ, потом на Высших партийных курсах, но в целом доступ в нее был шире, чем на Западе.

В этом смысле «флагманская» роль СПбГУ не сильно отличалась бы от западной практики, если бы не одно важное обстоятельство: этот вуз «производит» не будущую элиту (об этом мы судить не можем), а нынешнюю и прошлую.

Глядя на списки вузов, из которых вышел наш федеральный истеблишмент, можно легко впасть в ошибку, которую ученые называют «Post hoc ergo propter hoc» («После значит вследст­вие»). Окончание Sciences Po во Франции или Йельского университета в США — это своего рода метка, сертификат, удостоверяющий, что носитель диплома этого вуза достоин управлять страной. Не только по причине блестящего образования (и науки) в этих вузах, но и благодаря клубной структуре, общей этике и принципам.

К питерскому университету это не относится: так много его выпускников оказалось во власти не из-за качества полученных знаний и вовсе не из-за какой-то системы закрытых клубов, а из-за того, что несколько его выпускников сумели пробиться наверх, а затем вытянуть туда своих однокашников. Доступ в номенклатуру у нас дают не блестящие знания, этика и братство питерского юрфака, а конкретные личные связи с конкретными его выпускниками.

Существенное уменьшение числа инженеров в правительстве с 2000 к 2011 году легко объяснимо: произошло заметное усиление экономического блока, представленного Алексеем Кудриным и его знакомыми. К тому же большинство «инженеров» в кабинетах последнего десятилетия на практике профильные знания никогда не применяли (как Владимир Якунин, получивший в питерском механическом институте специальность «инженер летательных аппаратов».

«Инженер» в СССР — то же, что сейчас «экономист» или «юрист», то есть обычное массовое высшее образование. У советского правительства был крен в сторону инженерных подходов — прямого управления планами, стройками и проектами. У постсоветского — в экономико-юридический формализм, то есть склонность к управлению не страной и ее хозяйством, а макропоказателями — и к постоянному писанию законов.
 

Перед вами две основные схемы нашего исследования, отражающие личные связи членов правительства 2000 и 2011 годов. Как их рассматривать и что нового можно узнать из них о структуре власти и управления в стране?

Схемы отражают аппаратный вес (влияние) членов правительства. Аппаратный вес, конечно, не единственный возможный источник власти и влияния. За пределами схемы остались политическая (публичная) власть, лоббистское (корпоративное) ставленничество, бюрократический (профессиональный) карьеризм. Однако процесс выстраивания путинской «вертикали власти» на протяжении десятилетия уменьшал значение всех факторов влияния, кроме аппаратного веса, что сразу бросается в глаза при сопоставлении двух схем. Большинство кадровых и даже политических процессов последних двадцати лет легко объясняется личными связями без привлечения других факторов. Например, интересно, что аппаратный вес у Дмитрия Медведева на схеме правительства 2000 года существенно выше, чем у Сергея Иванова, в прошлом альтернативного кандидата в президенты от правящей группы.

Аппаратный вес любого чиновника формируется из сочетания двух факторов. Во-первых, из тех связей, которые есть у бюрократа в верхах, — это влиятельность. Во-вторых, из своих людей, которых он сумел протолкнуть на нижних этажах и которые зависят от него и поэтому ему преданы, — это ресурс поддержки в случае конфликтов. Чем больше у чиновника связей обоих типов, тем сильнее он включен в существующую «ткань власти».

Чем больше количество связей — нитей, ведущих к конкретному человеку, — тем больше обозначающий его кружок. Но важно не только число связей, но и их исключительность. Ведь если, допустим, «доступ к телу» президента или к источнику бюджетных денег можно получить не только через министра А, но и через министра Б, то А лишается монопольного контроля, а значит, и его влияние становится меньше. Так, влиятельность главы Счетной палаты Сергея Степашина заметно снижается из-за того, что ключевые его связи в питерско-чекистской группе (в первую очередь Николай Патрушев, Виктор Иванов, Виктор Черкесов, Сергей Иванов) уменьшили свое влияние. И Степашин из центральных фигур теперь связан с одним Путиным.

Степень, в которой два человека в своих связях зависят от знакомства с третьим лицом, называется корявым словом «промежуточность». Она обозначает уровень влиятельности этого третьего лица.

В нашей схеме мы поместили самых «промежуточных», а значит, и обладающих наибольшим влиянием, в центр, а наименее влиятельных (тех, кто вообще не обладает личными связями) — на периферию.

За прошедшие десять с небольшим лет одно точно осталось неизменным: в центре круга находится Владимир Путин. И за это время его квадратик успел изрядно вырасти — именно премьер-министр связывает между собой людей, которые иначе не могли бы друг другу доверять. Он своего рода социальный брокер, посредник.

Что бросается в глаза при сравнении «карты связей» 2000 и 2011 годов? В правительстве нулевых было куда больше независимых центров влияния. Сейчас такой центр остался, по сути, только один: какую-то конкуренцию группе Путина составляет лишь группа Кудрина — Чубайса и прочих «реформаторов», связанных опытом семинаров 80-х в экономическом кружке при Институте социально-экономических проблем (ИСЭП), где сначала тайно, а потом и вслух тогда еще молодые экономисты обсуждали капиталистическое будущее России. Эта группа почти целиком имела и совместный опыт участия в гайдаровских реформах. Доверие и взаимная поддержка в ней оказались так сильны, что и сейчас «реформаторы» необычайно влиятельны, несмотря на крайне низкий уровень политической (демократической) поддержки, рост влияния других групп (чекисты) и постоянную и громкую критику финансово-экономической политики Кудрина со всех флангов.

Впрочем, группа Путина и группа Кудрина — Чубайса не конкурируют, эти кланы плотно переплетены между собой. В конце концов, почти все «реформаторы» в нынешнем правительстве связаны с Путиным либо лично, либо через одно рукопожатие. Пересекающийся опыт участников двух кланов — работа в Ленсовете в начале 90-х годов. Исторической правды ради следует напомнить, что именно группа Кудрина — Чубайса, попавшая во власть с правительством Гайдара, перетащила в Москву знакомых из Ленсовета, в том числе и самого Путина. Но по сей день важным фактором остается причастность к семинарам 80-х, а не только работа в Питере. Например, через этот же кружок проходит связь с крупным бизнесом, в частности Петром Авеном из Альфа-банка. Еще одна связь с «олигархическим капиталом» — Московский финансовый институт, выпускником которого являются Александр Хлопонин, а также его однокурсники и будущие владельцы группы «ОНЭКСИМ» — Прохоров, Шматович, Ушаков и другие. Но олигархи остаются за пределами нашей схемы.

В 2000 году во власти еще оставались немногие представители предыдущего поколения политиков, такие как Александр Волошин или Николай Аксененко. И при президенте Ельцине они были относительно самостоятельными политическими игроками — во многом потому, что с Ельциным их не связывало общее прошлое. Такими же фигурами они остались и в правительстве Путина. Но уже спустя год, в 2001-м, на Аксененко завели уголовное дело. А когда Ходорковский оказался в СИЗО, ушел из администрации президента и Александр Волошин. Независимые игроки покидали правительство все последнее десятилетие — вместе с олигархическим отраслевым лоббизмом и влиянием «семьи» Ельцина.

В 2000-м еще оставалось сравнительно самостоятельным Министерство внутренних дел. Его возглавлял Владимир Рушайло, весьма независимый игрок, не боявшийся в бытность начальником РУОПа бодаться с тогдашним главой МВД Анатолием Куликовым. Возглавивший атаку на Рушайло журналист Хинштейн даже косвенно признавал, что «мочат» Рушайло за чрезмерную независимость: «После Берии и Ежова не было в стране второго такого шефа полиции, как Рушайло: жесткого, властного, иезуитски беспредельного». Так что уже в марте 2001 года Рушайло заменили одноклассником шефа ФСБ Борисом Грызловым, а затем Рашидом Нургалиевым, с которым Николай Патрушев работал в начале 90-х в ФСБ Карелии.

Если посмотреть на позицию Дмитрия Медведева, то она за прошедшее десятилетие изменений почти не претерпела: он обладает большим аппаратным весом (его «промежуточность» сравнима с таковой у Нарышкина, Чубайса, Грефа, Зубкова, Патрушева), но существенно меньшим, чем у Куд­рина и тем более у Путина. Показатель «промежуточности» Медведева в семь раз ниже, чем у премьера, чье влияние выросло за эти годы в полтора раза. Чтобы Дмитрий Медведев во второй раз мог выдвинуться на пост главы государства, его аппаратного веса недостаточно, нужно аккумулировать какие-то иные ресурсы, например политические.

Важно заметить, что уплотнение связей имеет свой предел, к которому существующая федеральная власть приблизилась. Максимальная теоретическая плотность сети связей достигается, когда каждый связан с каждым. Но практически уже сейчас плотность связей настолько велика, что ее дальнейшее увеличение почти невозможно: с 2000 года она в правительстве выросла почти вдвое. Людей, никак ни с кем не связанных, там становится с каждым годом все меньше — достаточно посмотреть на изолированные точки на наших графиках. Мы уже описали, как выпадали одиночки вроде Аксененко или Волошина, но этот процесс связан отнюдь не только с чисткой старой ельцинской «семьи». Построенная на личной лояльности система все десятилетие становилась все более нетерпимой к одиночкам. Это уже не вопрос личных решений премьера или других высоких чиновников, у любого нового человека аппаратный вес будет настолько ниже, чем у других, что его выживание окажется крайне проблематичным: при первом же конфликте его личными врагами станут практически все члены кабинета министров.

Естественно поэтому, что система теперь воспроизводит себя сама: не связанные общим прошлым ключевые министры заменяются знакомыми и верными людьми. На схеме видно, как министром обороны вместо одиночки Игоря Сергеева становится Анатолий Сердюков, знакомый с Путиным с питерских времен и зять Виктора Зубкова. Министерство по налогам и сборам в 2000-м возглавлял Геннадий Букаев, ни с кем в правительстве напрямую не связанный. Сейчас Федеральную налоговую службу возглавляет Михаил Мишустин, попавший на эту должность по рекомендации Германа Грефа.

Джоэль Мозес из Университета штата Айова изучает региональных номенклатурщиков уже лет тридцать. Он занимался этим еще задолго до распада СССР, а несколько лет назад решил сравнить положение дел тогда и сейчас. Выяснилось, что средний возраст региональной российской элиты и степень затруднений в обновлении кадров уже превысили позднесоветские показатели. С приходом к власти Владимира Путина в 1999 году федеральное правительство резко помолодело, началось оживление в управлении, реформы, но потом чиновничий корпус опять начал быстро взрослеть — элиты стали замыкаться в себе и терять способность впускать свежую кровь. В итоге мы получаем медленное старение элит, проще говоря застой.

 

В личную сеть Владимира Путина мы включили только тех, кто связан с ним непосредственно — вместе учился, работал, состоял в одном дачном кооперативе и т. д. За последние 11 лет в ней не произошло разительных изменений, но все же можно отметить две тенденции. Во-первых, меньше становится чужаков, мало связанных с другими членами сети, а не только с самим Путиным. Среди таких оттесненных из правящего клана, например, Михаил Лесин, лишившийся сначала министерского поста, а затем и должности советника президента, и Сергей Лебедев, отправленный с должности главы Службы внешней разведки в структуры Содружества независимых государств, что иначе как почетной пенсией назвать сложно.

Одновременно оттесняются на периферию реальной политики и люди, которые, наоборот, имеют много связей и благодаря этому формируют самостоятельные центры власти, могущие составить конкуренцию главному центру — собственно Владимиру Путину. Так, перестаравшись с набранным политическим и аппаратным весом, в разное время за это поплатились Сергей Иванов, Николай Патрушев, Виктор Черкесов. Такие люди не выходят из обоймы, но удаляются на периферию управления.

Последний был сначала разжалован с главы ФСКН до главы Федерального агентства по поставкам вооружения, военной, специальной техники и материальных средств — должности анекдотичной по сравнению с предыдущей, а затем и вовсе отправлен в отставку. Николая Патрушева «сослали» секретарем Совета безопасности — на должность, которая сегодня, в отличие от 90-х, стала совершенно номинальной.

Таким образом, аппаратный вес может работать в обе стороны: слишком маленький — это угроза выживанию в правительстве и слабая влиятельность, а слишком большой — угроза монолитности власти.

Подавляющее большинство нынешнего правящего класса так или иначе пересекались на прежних этапах своей жизни. На этих схемах — примеры пересечения жизненных путей разных политиков. Конечно, знать, кто с кем на самом деле дружит, невозможно. Поэтому нам приходилось использовать информацию о том, кто с кем учился или работал в своей доправительственной жизни, то есть до 2000 года.

Как правило, мы опирались на то, что в определенный момент два человека числились в одной и той же организации. Это не всегда адекватно отражает реальность: например, формально директор Ростехнологий Сергей Чемезов никогда не служил в КГБ, но при этом несколько лет подряд работал в Дрездене — как раз тогда, когда Путин возглавлял дрезденский Дом дружбы СССР — ГДР. Такие исключительные случаи мы тоже засчитываем.

Кое-где мы, возможно, допускаем определенные вольности: так, например, Дмитрий Козак учился на юрфаке СПбГУ на два курса старше Дмитрия Медведева, и нет никакой гарантии, что они уже там были знакомы. Но в целом из схем довольно четко вырисовывается механизм вытягивания «своих». Он состоит из двух частей. «Первый контакт», как говорят разведчики, как правило, происходит либо на работе (в случае с путинской группой это КГБ), либо в универси­тете (такой способ более популярен у представителей более позднего поколения — медведевских).

Затем те, кто поудачливей, пробиваются наверх и начинают подтягивать коллег. Так Чубайс вытаскивает знакомого ему по ИСЭПу Кудрина в Москву, в администрацию президента, Владимир Путин берет к себе в Ленсовет Медведева, с которым он познакомился, когда оба работали в СПбГУ, и он же, возглавив в 1998-м ФСБ, выдергивает в Москву Виктора Черкесова, делая его своим заместителем.
 

Люди, упоминающиеся в исследовании

9.09.11    Источник

Комментарии к статье

Добавить комментарий

25 Апреля 2024

Ваше имя*

E-mail

Код подтверждения

Текст комментария*