Алексей Баталов: "Мне многое не дали сделать"

Вы знаете, я целый день буду мотаться, давайте интервью сделаем по телефону около 12 ночи”, — сообщил мне Баталов. Честно скажу, ради такого человека я готов был бежать хоть на край земли. Мы начали разговор в первом часу, закончили во втором. Я шел пешком домой, счастливый-счастливый. А когда накануне кому-то в редакции сообщал, что буду делать интервью с самим Баталовым, все как один становились по стойке “смирно” и показывали большой палец вверх. Это ж надо так прожить жизнь и так сыграть в нее, если к 80 годам о тебе говорят столь восхищенно. Остается только позавидовать.

— Вся моя жизнь прошла рядом со всякими замечательными великими людьми. Я видел, какую цену платили Пастернак, Ахматова, великие актеры, режиссеры, поэтому, конечно, мне это время, когда можно заниматься бог знает чем, нравится больше. Ты можешь что-то делать и за это необязательно попадешь в ссылку, тюрьму или под постановление тех кретинов, которые были у власти. Просто я насмотрелся столько несправедливых запрещений, потерь… Ну вот десять лет не выходил фильм “Иди и смотри”. А Нонну Мордюкову за роль в фильме “Комиссар”, за которую мир ее признал в числе лучших актрис мира, никто не видел на экране почти двадцать лет. И список этот бесконечный. А сейчас я вижу: люди все могут, даже то, что не надо, то, что мне лично омерзительно. Но это уже второе.

— В советское время, когда нужно было что-то делать вопреки, получалось великое искусство. А сейчас, когда все разрешено и стоит только денежный вопрос, как раз это искусство-то и не выходит…

— Это совершенно закономерно. Лев Николаевич Толстой уже в свое время это сообразил, когда говорил, что с изобретением книгопечатания тут же появилась чудовищная болтовня и низкопробная литература, которая заполонила собой массу хорошего. Это палка о двух концах.

— Сейчас по телевизору показывают многочисленные документальные фильмы про очень известных и популярных когда-то актеров, которых забывают еще при жизни. Смотреть на это ужасно. Такое случилось, простите, и с вашей великолепной партнершей по фильму “Летят журавли” Татьяной Самойловой. Может быть, вы здесь счастливое исключение?

— Это все — абсолютная правда. В свое время фильм “Летят журавли” был неугоден властям. И это фантастическое совпадение обстоятельств, что он попал во Францию. А ведь наш на тот момент “царь” тогда изрек фразу: “Вот-вот, выпусти это на экран, и народ скажет, что фильм — совершеннейшее барахло и вранье про войну”. Так “Журавли” были встречены в Советском Союзе. А какие страшные баталии перенес Ромм, делая “Девять дней одного года”! Это же каждый день проходило на моих глазах. Правящие сатрапы, с их волосатыми лапами, следящие за социалистическим реализмом, были твердо уверены, что этот фильм оттолкнет молодежь от важнейшей линии “наших достижений”. Шли постоянные указания, как и что снимать, некоторые сцены выброшены, некоторые — просто запрещены. Но Ромм упрямо продолжал снимать. И в последнюю минуту спасло картину его фантастическое, близкое знакомство с самыми великими советскими учеными.

— Вам наверняка пришлось наблюдать трагедии сломанных артистических судеб…

— Конечно, судьба актеров той поры ужасна. Да и сейчас им очень трудно. Нужно заниматься домом для престарелых актеров, вспоможением им на лечение. Я имею в виду уже ушедших со сцены и с экрана. Они в очень тяжелом положении, это чистая правда.

— Но ведь были и те, кто в молодом возрасте не выдержал славы, а затем собственной невостребованности…

— Да я и сам последние 26 лет не снимаюсь в кино. Но не могу никому посоветовать встать на этот страшный дурацкий путь. Хотя мне лично не только не интересно, а кажется сверхстранным зарабатывать деньги, играя то, чего не понимаю и что мне совершенно чуждо. Но это я сам виноват.

— Наверное, в этом и состоит понятие достоинства человека и артиста. Многие наплевали на это достоинство и хватаются за каждую роль, чтобы не выпасть из обоймы, заработать…

— Молодежь должна где-то проявляться. А как ей иначе быть?

— Но вы-то себе такого никогда не позволяли…

— Я же старый хрен, а они молодые.

— Во-первых, вы не старый хрен. А во-вторых, 26 лет назад, когда вы перестали сниматься, вам было всего ничего, только 53 года.

— Я от ролей отказывался, потому что, на мой взгляд, в тех сценариях нечего было играть. Тогда уже работал во ВГИКе, но понятно же, что педагогическая зарплата не ровня актерской. Кроме того, я озвучивал на ТВ дикторский текст в документальных фильмах про физиков, про писателей.

— Тогда я иду на что-то другое: читаю тексты, преподаю, выступаю. Но играть то, что совершенно бессмысленно для меня, — это совсем невозможно и противно.

— Но вы же мужчина, и вам нужно кормить семью. Вас же, наверное, сейчас по доходам и к среднему классу нельзя отнести?

— Да, вряд ли. Не подхожу я под средний класс.

— Говорят, и дача у вас не очень, простой зимний домик, участок маленький.

— У меня старый-старый деревянный домик. Когда-то Тимирязевская академия давала садовые участки с деревянными домиками с двумя окошками. Это, конечно, никак не похоже на современную дачу. Там можно снимать сюжет из прошлого века.

— В Америке актеры вашего уровня давно уже ходят в миллионерах.

— Да, это абсолютно так. Но социализм по-другому устроен.

— А сейчас, когда молодые артисты требуют бешеных гонораров и ниже определенного уровня материального обеспечения играть не соглашаются, вы считаете это нормальным?

— Если уж фильм барахло, так хотя бы деньги получить…

— Но про себя-то вы такого никогда не скажете. Вы думаете о том, каким вы останетесь в памяти людей, зрителей, исходя из своих потрясающих киноролей — “Летят журавли”, “Дорогой мой человек”…

— Ничего такого я не думаю. Актеры, даже самые уникальные, не остаются в истории надолго… Вот Фаина Раневская — величайшая актриса. Но ее фильмы скорее нужны нам, чем нынешнему поколению. Актер все-таки существует в реальном времени. Ведь сколько ни рассказывай про Уланову, ни показывай ее по телевизору, все равно невозможно реально представить, как она божественно танцевала. Только когда вы приходили в театр, на ваших глазах происходило чудо, в которое невозможно было поверить. И про актера очень трудно на пальцах рассказать, как он играл. Понять это можно только тогда, когда вы сидите в зале и у вас сводит сердце от восторга или сострадания… Пересказать сцену вы можете, но передать истинное впечатление — невозможно! Дело в том, что поменялось время. Все-таки мои лучшие фильмы — уже немножечко про Древний Египет. Уже не те сегодняшние люди, не те между ними отношения, они уже не так говорят. Меняются приемы съемок, аппаратура другая. Конечно, есть зрители, как и любители живописи, других искусств, которые что-то там такое разглядят. На самом деле просто жизнь вокруг другая, и фильмы стареют.

— А по-моему, с точки зрения кинематографа калатозовские “Летят журавли” и сейчас суперсовременный фильм.

— Да, вы правы. Там был абсолютно гениальный оператор Урусевский, с которым я не просто подружился. Он очень близкий мне человек, у которого я многому, многому научился. Мало того, именно после этой картины я сам стал ставить и по-настоящему заинтересовался кино. И сейчас Урусевский дает уроки операторского мастер-класса. Я абсолютно счастлив, что Бог меня с ним свел. А Хейфиц! Невероятный режиссер, который всегда ставку делал на артистов. Все, кто у него начинал, состоялись как актеры. (Помню, в “Деле Румянцева” я нес на руках совсем еще молоденького Женю Леонова.) И еще Хейфиц вернул Николая Сергеева в кинематограф в “Большой семье”. А ведь его никто не хотел снимать. До этого Сергеев как-то сыграл немца в одном фильме — и все. А уж чтобы сняться в роли советского рабочего — ни-ни. И после “Большой семьи” Сергеев снимался без конца. Мы с ним на съемках встретились в “Девяти днях”, только на сей раз он уже был моим папой.

— Спасибо, мне очень приятно это слышать. Но если какой-нибудь человек скажет: “Ну вот, тогда по-другому люди жили” — ничего не смогу ему возразить. Тогда настолько никто не верил, что фильм получится, и Меньшову так завидовали коллеги-режиссеры, что в результате на вручение “Оскара” тогда не пустили ни самого Меньшова, ни Алентову. Ну можно ли было до этого додуматься?!

— И принимал этот “Оскар” советский чиновник из посольства.

— Это же совершенно фантастическая история! В зале спрашивали: “Кто это?” — и умирали со смеху.

— Я знаю, многие говорили: да это простенький пошлый фильм, совсем не Тарковский, мы даже смотреть его не станем…

— Все именно так и было. Маститые ни за какие деньги не хотели пускать Меньшова в свой круг. Тем очаровательнее это вспоминается и воспринимается теперь.

— Вы сыграли такого идеального героя, которого женщины любой эпохи ищут в жизни и не находят…

— Помню, в газетах писали: “Таких рабочих в жизни не бывает”. Но я-то именно таких рабочих видел своими глазами на съемках фильма “Девять дней одного года”, которые в атомном институте делали приборы, не существующие еще на свете.

— Ваш Гоша говорил, что все в семье должен решать мужчина. А в жизни среди своих близких вы тоже вопрос ставили именно так или у вас совсем другие принципы?

— Я действительно думаю, что, взявши на себя роль главы семьи, таки надо быть главой. Да, я видел таких рабочих, как Гоша, только еще я видел и алкоголиков, которые приползают домой, пропивают последние туфли жены. И таких я тоже знаю. Поэтому герой фильма — именно Гоша.

— А если бы ваша жена получала больше вас, вы бы, наверное, не стали, как Гоша, уходить из семьи непонятно куда и там пить горькую?

— Кстати говоря, было время, когда моя жена получала больше меня, потому что она каждый день работала. Она работала в цирке. На Новый год у них было два, а то и три представления.

— Но вы на нее не держали тогда зуб, что она больше вас получает?

— Какой зуб, когда мы снимали квартиру на ее деньги?

— Простите, Алексей Владимирович, но это ведь был ваш второй брак. А первый — распался, потому что был слишком ранним?

— Не только в этом дело. Когда я начал сниматься, мне надо было часто уезжать на съемки в Киев, в Ленинград. Тут очень помогли доброжелатели, нашептывая на ушко моей жене всякую ерунду. По-настоящему мне надо было забрать жену и дочку из Москвы к себе, но денег не было. Ведь у меня даже костюма долго не было, а надо было ехать за границу, где без костюма никак нельзя. И мне дали под расписку костюм с тем, что в другой картине, где я буду сниматься, из моей зарплаты вычтут определенную сумму. Он у меня до сих пор висит.

— А сейчас у вас сколько костюмов?

— Поскольку мне сейчас все равно, то я в старых так и хожу.

— И от первого тоже. Та — Надя, а эта — Маша.

— Когда вы расстались с первой супругой, Надя, наверное, еще совсем маленькая была?

— Да, хотя уже ходила, бегала. Случилось так, что я после развода долго не женился. А моя бывшая жена Ирочка Ротова быстро вышла замуж в Москве.

— То есть она первая от вас ушла?

— Конечно. Московские добрые рассказчики помогли. С Ирочкой, между прочим, мы еще в детский сад ходили вместе. Ее папа — замечательный “крокодильский” художник, которого в свое время арестовали и сослали.

— Вы сейчас с дочерью Надей общаетесь?

— Да, она молодец, работает, занимается переводами, сидит у компьютера, что-то пописывает.

— У вас с ней близкие, хорошие отношения?

— А у нас с ней никогда плохих и не было. Мы всю жизнь оставались друзьями, виделись всегда. То же самое и с первой женой Ирой. Делить нам было нечего. Сейчас Ирочки уже нет…

— А потом вы сильно влюбились в свою нынешнюю супругу.

— Если сказать насчет сильно, то я не знаю, кто такое выдержит (“Гитанка, — кричит Баталов жене, — через сколько лет мы с тобой женились после знакомства?” — “Через десять!” — отвечает Гитанка). Да, в 1953-м познакомились, а в 1963-м только расписались. Так что испытательный срок получился большой, можно было во всем разобраться.

— А как Маша, ваша дочка, сейчас себя чувствует? Она же болела сильно.

— Слава Богу, она такой герой, все абсолютно выдерживает. Невероятно, но благодаря маме и бабушке, которые буквально держали ее на руках, она все-таки по-настоящему окончила и школу, и теперь сценарный факультет. Уже по ее сценарию режиссер Богин снял фильм “Дом на Английской набережной”, который показали на фестивале “Московская премьера”. Сценарий написан полностью по рассказу Гитаны и бабушки, которая тоже была цирковой артисткой. Конечно, дочка — это самая большая наша забота. Но Маша тем не менее очень самостоятельный человек. Кроме сценариев она пишет еще книжечки, рассказики. Ей это очень тяжело дается. Она день и ночь занимается, сидит у компьютера.

— Знаю, Маша очень много читает.

— Я за всю жизнь не прочитал того, что она читает за год. Если что-то захотите спросить по литературе — это к Маше. Самый образованный человек у нас в квартире — безусловно она.

— Есть, конечно. Только я его выключаю, когда преподаю. И в машине стараюсь не включать. А то у нас два актера уже на этом попались.

— То есть?

— Ну вот ехал в Питере за рулем один наш товарищ, ему позвонили. Он взял мобильник, а тот из рук выпал. Нагнулся за ним и врезался...

— Я знаю, вы любитель автогонок. Не в прямом смысле, конечно…

— Я всю юность потратил на автомобили. На мне даже и жениться нельзя было, я все время в гараже сидел. Первую свою машину я практически сделал сам и получил от этого огромное наслаждение, новости автотюнинга были в то время неведомы. Но у меня даже было изобретение, его потом украли — что-то там приделал на старом “Москвиче”. Сидел круглые сутки в гараже — и это было самое счастливое время в моей жизни. В своем стареньком “Москвиче” я ездил из Москвы в Ленинград, на юг. Только однажды была авария. Не разъехались с одной машиной, у меня крыло погнулось. А чинился на “Мосфильме” у Ромма во время съемок.

— А с компьютером дружите?

— Нет. Я плохо вижу. Перенапряг глаза во время озвучки документальных фильмов, читал по три-четыре часа подряд. Вечером после института шел на ТВ, как в ночную смену.

— Да. Сначала просто вел курс, а потом, когда Бондарчук ушел, я исполнял его обязанности преподавателя, потом кафедрой заведовал. Но первые курсы вел всегда, спектакли ставил. И все время как-то не подходил советской власти — я же из круга абсолютных ее врагов. Да и сам никогда не стремился вступить в партию. Вот могу похвастаться: я не подписал письмо в 68-м за вступление войск в Чехословакию. Пришли во время съемок в павильон, большая такая группа, стали ходить, подписи собирать. А я говорю: “Не буду подписывать”. Просто ужас был. Хейфицу за меня, конечно, попало.

— А к тем, кто подписал, вы как сейчас относитесь?

— Я многих понимаю. Ведь неподписание Товстоногову могло сразу стоить театра. Ну а я-то просто артист… Хотя, помню, у меня даже в “Игроке” по Достоевскому министр убрал кусок текста: когда француженка, проститутка лежит полуголая, а герой сидя раздевается, снимает ботинки и вынимает из-за пазухи деньги, которые выиграл, она ему говорит гениальную фразу: “Ты настоящий русский”.

— И что же изменил министр?

— Он предложил ей сказать: “Ты настоящий мужик”. И Коле Бурляеву пришлось фразу переозвучивать.

— А в фильме “Москва слезам не верит” была цензура?

— Еще какая! Я первый герой, у которого “вырезали” голую задницу. Помните сцену, где Коля меня находит и мы пьяные разговариваем? После того как мы начинали разговор о политике, я вставал и шел куда-то за рыбой, и было видно, что пальто у меня надето на голое тело. Замечательно смешная сцена! Еще была постельная сцена Табакова с Алентовой, где потрясающе играл Лелик, ее тоже почти всю вырезали.

— Когда про вас говорят — великий артист Баталов, как вы к этому относитесь?

— Благодарно молчу. Великий артист должен на сцене играть и в кино. К сожалению, мне многое не дали сделать. Марсель Марсо хотел, чтобы я поставил гоголевский “Нос”, а он бы там сыграл. Так он сказал после того, как посмотрел во Франции мой фильм “Шинель”. Уже все было готово, но наши идеологи не разрешили это дело. У меня много написанных сценариев от начала до конца, но их так никто и не поставил...

20.11.08      Александр МЕЛЬМАН     "Московский комсомолец"

Комментарии к статье

Добавить комментарий

23 Апреля 2024

Ваше имя*

E-mail

Код подтверждения

Текст комментария*