По вечерам я читаю воспоминания, обнаруженные в ходе последней домашней инвентаризации – воспоминания сестры прабабушки моего мужа. Ее звали Людмила. В ее личных записях, написанных как в форме дневников, так и в виде ретроспективного анализа прожитой жизни, запечатлен огромный период времени – более семидесяти лет (из девяноста шести прожитых)!
Некоторые периоды описаны практически пошагово, некоторые – конспективно и со значительными временными пробелами, но каждое описание - очень живое и искреннее. Очевидно, что Людмила, или Мила, как ее звали родные и друзья, обладала высокой степенью рефлексии и умела прекрасно вербализировать свои чувства и мысли.
Пересказывать ее судьбу я не буду, но мне очень хочется поделиться главным – впечатлением о совершенно иной жизни. Ее жизнь – это то, что могло состояться лишь в том времени и в том месте, где она жила. События, характерологические портреты, слова – все соотнесено с той эпохой и не может быть перенесено в другую. Почти каждая страница – словесная иллюстрация ушедшего времени, его живая примета и характеристика.
Мила тепло и нежно пишет обо всех: о дедушке, в кабинет которого дети заходили не столько «поздороваться и принять благословение», сколько «за сластями: черносливом, орешками и пряниками, которые всегда были на запоре»; о Лидии Карловне, которая «была взыскательна и всегда заставляла перемывать нечисто вымытую посуду»; о Верочке, которая «была хорошенькой и милой, но со мной не в меру строга, когда я не слушалась».
Жизнь была наполнена переделками старых платьев на новые.
Мила пишет одновременно иронично и восторженно обо всем: о том, как «Мурочка сидела в киоске по продаже цветов на рождественской елке в декабре 1905 года и невыносимо скучала», и о том, как «Липочка и Мотя бегали в кондитерскую, чтобы купить за три копейки тянучки, бобы или крученые крендельки».
Вот – Маня, которая сперва вышла за офицера Беккера, потом - за офицера Жаворонкова, но за два дня до именин бросилась с обрыва «в приступе черной меланхолии, случавшейся с ней и ранее».
Вообще смерть была постоянным спутником жизни: Любочка Шебалина, с которой «мы учились в приготовительном классе казенной женской гимназии и по воскресеньям в лицах читали стишки», умерла от тифа, Леля, по праздникам надевавшая белую кисейную кофточку с пышными рукавами - от кровоизлияния в мозг; «тихий, неизбалованный Юрик – угорел перед Пасхой».
Вот еще несколько штрихов:
Когда у взрослых были гости, дети никогда не присутствовали, только здоровались и уходили в детскую.
Виктория, жившая у Капитолины Михайловны и Вениамина Людвиговича домашней работницей, в дальнейшем вышла замуж за немца, уехала в Германию и в скором времени попала в дом умалишенных.
Когда папа возвращался вечером из благородного собрания, дети улавливали приглушенный чеканный шаг по деревянным доскам внутреннего тротуара и ждали счастливого момента, когда папа войдет и затеет радостную беготню с младшими сестрами.
По воскресеньям старших дочерей в сопровождении Мурочки отпускали в кинематограф – при условии, что в течение недели они не хромали по арифметике.
Накануне Пасхи делали генеральную приборку всей квартиры и совершали покупки для пасхального стола.
Все это – отдельные штрихи, по которым, конечно, сложно составить цельную картину…
Удивительно, но в воспоминания вложены рисунки и иные милые вкрапления. Например, засушенные лепестки цветов, которые Миле подарила Ляля Гио, когда девочки учились в Минской гимназии. Подумать только: этим лепесткам больше ста лет!
Закончу чтение мемуаров Милы – начну изучать эту тетрадь…
Некоторые периоды описаны практически пошагово, некоторые – конспективно и со значительными временными пробелами, но каждое описание - очень живое и искреннее. Очевидно, что Людмила, или Мила, как ее звали родные и друзья, обладала высокой степенью рефлексии и умела прекрасно вербализировать свои чувства и мысли.
Пересказывать ее судьбу я не буду, но мне очень хочется поделиться главным – впечатлением о совершенно иной жизни. Ее жизнь – это то, что могло состояться лишь в том времени и в том месте, где она жила. События, характерологические портреты, слова – все соотнесено с той эпохой и не может быть перенесено в другую. Почти каждая страница – словесная иллюстрация ушедшего времени, его живая примета и характеристика.
Мила тепло и нежно пишет обо всех: о дедушке, в кабинет которого дети заходили не столько «поздороваться и принять благословение», сколько «за сластями: черносливом, орешками и пряниками, которые всегда были на запоре»; о Лидии Карловне, которая «была взыскательна и всегда заставляла перемывать нечисто вымытую посуду»; о Верочке, которая «была хорошенькой и милой, но со мной не в меру строга, когда я не слушалась».
Жизнь была наполнена переделками старых платьев на новые.
Мила пишет одновременно иронично и восторженно обо всем: о том, как «Мурочка сидела в киоске по продаже цветов на рождественской елке в декабре 1905 года и невыносимо скучала», и о том, как «Липочка и Мотя бегали в кондитерскую, чтобы купить за три копейки тянучки, бобы или крученые крендельки».
Вот – Маня, которая сперва вышла за офицера Беккера, потом - за офицера Жаворонкова, но за два дня до именин бросилась с обрыва «в приступе черной меланхолии, случавшейся с ней и ранее».
Вообще смерть была постоянным спутником жизни: Любочка Шебалина, с которой «мы учились в приготовительном классе казенной женской гимназии и по воскресеньям в лицах читали стишки», умерла от тифа, Леля, по праздникам надевавшая белую кисейную кофточку с пышными рукавами - от кровоизлияния в мозг; «тихий, неизбалованный Юрик – угорел перед Пасхой».
Вот еще несколько штрихов:
Когда у взрослых были гости, дети никогда не присутствовали, только здоровались и уходили в детскую.
Виктория, жившая у Капитолины Михайловны и Вениамина Людвиговича домашней работницей, в дальнейшем вышла замуж за немца, уехала в Германию и в скором времени попала в дом умалишенных.
Когда папа возвращался вечером из благородного собрания, дети улавливали приглушенный чеканный шаг по деревянным доскам внутреннего тротуара и ждали счастливого момента, когда папа войдет и затеет радостную беготню с младшими сестрами.
По воскресеньям старших дочерей в сопровождении Мурочки отпускали в кинематограф – при условии, что в течение недели они не хромали по арифметике.
Накануне Пасхи делали генеральную приборку всей квартиры и совершали покупки для пасхального стола.
Все это – отдельные штрихи, по которым, конечно, сложно составить цельную картину…
Удивительно, но в воспоминания вложены рисунки и иные милые вкрапления. Например, засушенные лепестки цветов, которые Миле подарила Ляля Гио, когда девочки учились в Минской гимназии. Подумать только: этим лепесткам больше ста лет!
Закончу чтение мемуаров Милы – начну изучать эту тетрадь…
Комментарии к статье