Rambler's Top100



Книги

Книги

«Чтение, вот лучшее учение» - говорили нам в школе учителя. «Всем хорошим во мне я обязан книгам» - сказал как-то М. Горький. То же самое я мог бы сказать и о себе. Правда, наши остроумцы слова Горького переделали так : - «Всем хорошим на мне…». А над нашим книжным магазином висел лозунг: - «На хорошую книгу не жалко затрат, знанием жизни ты будешь богат».

Освободили нас в 1944-м, а вскоре начала работать и районная библиотека (для взрослых и детей). Детская районная библиотека отделилась от районной (для взрослых) намного позже. Первой нашей библиотекаршей была Бэла, уцелевшая молодая девушка, недавно вернувшаяся из эвакуации. Я хотел туда записаться, но вход в библиотеку мне был заказан – я был еще мал. Да и потом, чтобы записаться в эту библиотеку, надо было сдать какую-то книгу. А где ее взять? Денег-то не было.

В 1944-м пошел я в 1-й класс нашей начальной школы № 5, а вскоре, зимой, уже мог и читать. А Шура, мой приятель, лет на 5 старше, подарил тогда мне первую в моей жизни книжку - «Три медведя». Там было пару листиков крупным шрифтом, и я прочел ее вмиг. Где ее взял Шура, я и сейчас не знаю. Вероятно, украл в книжном магазине. Денег у него не было, а, если бы и были, то не тратить же их на такую ерунду. Книжка была ему не нужна, потому он и подарил ее мне, а украл он ее только для отработки навыков. Не пропадать же добру.

А до Нового года мы учились в школе по букварю. В школе нам выдали один букварь на пятерых (Ткаченко Люсик, Черкасенко, Стрикаленко, Жорка – фамилию забыл, и я, Ткаченко Коля). Учиться надо было по очереди, но учиться по этому букварю никто и не хотел, и только нашим матерям это был прекрасный повод, чтобы «полаяться» и отвести душу. Ну, такой был вид спорта. И, только я, один-единственный, прочел этот букварь от корки и до корки. Потом еще раз, и еще. А больше читать было и нечего. В это время Шура мне и подарил мою первую книжку.

До сих пор помню это с благодарностью. Там, как я уже писал, читать было нечего, скоро я ее выучил наизусть, и это только разожгло мою жажду чтения. Я тогда понял, какой огромный и прекрасный мир открывается передо мной через любую, прочитанную мною, книгу. Кстати, примерно в 1950-м Шуре дали 25 лет, за разбой, он их отсидел от звонка до звонка и, примерно, в 1975-м вернулся на родину. Я его тогда не видел и о его дальнейшей судьбе ничего не знаю.

Была тогда в нашей семье и одна-единственная художественная книга – «Петр Первый», какая-то, там, часть, мама при немцах купила ее на рынке за двести оккупационных карбованцев, но я ее не читал – мне это было неинтересно. Однако, чтобы записаться в библиотеку, я и понес сдавать эту книгу. Но, Бэла ее не взяла, там были вырваны предисловие и первые 19 страниц текста – мужики вырвали на курево. В войну бумага ценилась выше табака. Кстати, о табаке. В начале 1947-го табак стоил 10 руб. по старому, или 1 руб. по-новому, за стакан. Я сам тогда торговал на «черном (вечернем) рынке». Потом у меня украли стакан, ну, торговля и кончилась. А украли стакан приезжие парни; они шастали по рынку толпой, и пока один отвлекал меня словами: - «А твой табак для всех сабак», другие украли стакан вместе с табаком. И то хорошо, могли и прирезать.

Мечты о библиотеке не давали мне спать. Помню, скопил я какую-то сумму и купил в магазине книжечку «Под звездами Балканскими». Книжечка была тоненькая, и Бэла сказала, что этого мало, надо еще, как минимум, одну, такую же. Скопил я еще денег и купил в том же магазине биографию композитора Глинки. Двух книжек оказалось достаточно, и так я стал счастливым читателем библиотеки. Был я тогда во 2-м классе.

Первая моя библиотечная книжка была «Дюймовочка». Там тоже было всего пару листиков крупным шрифтом. Читал я ее на ходу, и, не дойдя до дому, прочел и вернулся в библиотеку, обменять. Бэла удивилась и велела мне пересказать. Так она меня проверяла. Свой первый экзамен я сдал успешно, но Бэла мне объяснила, что менять книги можно только через день. Потому, что их мало. Пришлось смириться. Стал я ходить туда через день, но книжку прочитывал, не доходя до дому. А потом - скучал и ждал следующего, заветного дня. Был я тогда дисциплинированным, а другого, тут, ничего и не придумаешь.

Вскоре, при Доме пионеров, открылась и отдельная, детская библиотека. А там порядок был такой. Стоишь по эту сторону прилавка, а библиотекарша (уже не Бэла), стоит напротив и спрашивает: - «Ты эту книгу читал? А эту?». Вскоре в детской библиотеке не было книг, которые я не читал, и мне было неудобно, что я заставляю библиотекаршу зря работать.

А в третьем классе мы стали учиться во вторую смену, и получалось так, что часы учебы и работы библиотеки совпадают. Тогда учительница сказала так: - «Ладно, отличникам я разрешаю сходить в библиотеку, поменять книгу и вернуться в школу». Как отличникам, это было разрешено только двоим – Коле Котляренко и мне. А когда мы возвращались в школу, то учительница говорила: - «Я издали слышала, что вы идете, потому, что Ткаченко громко шаркает сапогами». Ну, да, правда! Тогда я носил тяжелые сапоги. А Коля Котляренко потом, после окончания Ульяновского танкового училища, стал офицером-танкистом.

Так все и шло до 5-го класса. А в 5-м классе произошли два серьезных события. Во-первых, я стал учиться в школе им. Кирова. А школа эта тогда очень котировалась. Там давали настоящие знания. А, во-вторых, дядя Коля Федоренко, взрослый, инвалид войны, пошел со мной в районную библиотеку, для взрослых, и сказал библиотекарше так: - «Этот мальчик будет брать книги по моей карточке». Здесь надо сказать, что законно записаться в районную, взрослую, библиотеку мог только ученик 8-го класса. Таким образом, в течение трех лет я брал книги под фамилией Федоренко. Как же я ему сейчас благодарен!

А когда мы стали учиться уже в 8-м классе, то библиотекарша сказала мне так: - «Вот тебе 30 карточек, раздай своим соученикам, пусть заполнят и так они станут читателями нашей библиотеки». Роздал я эти карточки, все взяли, и, только одна отличница фыркнула и сказала: - «А мне и не надо, я и без тебя там уже беру книги». Карточки взяли почти все, но, кто из них тогда стал читателем районной библиотеки, я не знаю. Похоже, чтение тогда было не очень модно. Зато сейчас – полный завал. В те годы стал я начитанным, и общался иногда с умными ребятами. Помню одного такого. Это был красивый и, больше меня, начитанный мальчик, с длинными, бархатными ресницами, чуть старше меня, и звали его Марек. Его интерес ко мне, конечно, льстил. А познакомились мы с Мареком, конечно же, в районной библиотеке.

Когда я учился в 9-м классе, то помню, что районная библиотека тогда уже была в новом Доме культуры, и с ней связан такой случай. Сидим мы с одноклассницей Нелей Садовник под дверью библиотеки, ждем очереди. А у меня, в руках, книга Константина Бадигина «Три зимовки во льдах Арктики». Принес на обмен. Здесь надо уточнить – еще в 4-м классе я прочел книгу «Седовцы», того же автора. Но то была книжка для детей, а эта – для взрослых. Две большие разницы! От нечего делать, Неля взяла у меня книгу со словами: – «Ну-ка, покажи, что ты читаешь?». Листает, а там, в конце, морской словарик. Поясняется, что такое шпангоут, или, там, форштевень. «И ты все это читал? Ну-ка, я проверю». Отвернулась, чтобы я не мог заглянуть, сама смотрит в книгу и спрашивает: - «А что такое форштевень…»? Я, к тому времени, уже твердо решил стать моряком, поэтому на все вопросы ответил близко к тексту, и она только сказала: - «Ну-у-у!». Мелочь, но приятно до сих пор.

А с Константином Бадигиным я чуть не пересекся потом по службе. В 70-х мой друг Толя Коваленко, между прочим сказал мне, что он работает с неким Бадигиным на одном судне, и тот Толю спросил: - «А что вы читали из моих книг?». В ответ Толя что-то, там, промычал, а мне он сказал так: - «Я и не знал, что он –писатель. И о его книгах я ничего и не слышал». А я, помню, тогда подумал: - «Эх, меня бы он спросил! Я бы ему рассказал даже то, что он уже давно забыл». Не судьба, однако. Вскоре Бадигин переехал в Москву, где возглавил морскую секцию в Союзе писателей, а потом он и умер, в 74 года. Маловато, однако. А моряком я стал, благодаря, в основном, этой книге. Но, не только…

А когда и как я читал? Ну, я уже писал, что оторвал обложку от учебника по истории СССР, вкладывал туда художественную книгу и всякую свободную минуту читал. А мама меня проверяла и потом удивлялась: - « Надо же! День и ночь сидит над историей, и, именно по истории, у него тройка». Добавлю, что мне нравились, так называемые, книги факта. А художественные – не очень. Ну, например, историю партизанского отряда Ковпака я знал от и до. И все тамошние Герои Советского Союза мне были, как родные. Помню, еще удивлялся: Цимбал, Цимбалюк и Цимбалист – и все Герои. А Медведев – «Дело было под Ровно?». А защита Одессы и Севастополя? В общем, все, что печатали, то я и читал.

Помню, любую интересную книгу я читал так. Мама с отцом спали в другой комнате, но видели, что в моей комнате горит свет. Значит, читает. Потом маме это надоедало, она вставала и выключала у меня свет. А в те времена проводка шла по таким изоляторам, которые гвоздями крепились к стенам и к потолку, роликами назывались. Так вот, решил я эту задачу просто – снимал шнур с лампочкой и, накрывшись одеялом, читал до 6 утра. А в 7 надо было вставать. Я спал до последнего, а потом, голодный, бежал в школу. Жареную картошку поесть было некогда. Но прибегал я всегда во-время, и меня так и прозвали – «Без пяти восемь!». А если бы не это, то кто и вспомнил бы сейчас, когда начинались в то время занятия?

Но, когда я поступил в Херсонское мореходное училище, то, вместо чтения, стал ходить на танцы. Это мне больше нравилось. Потом была работа судоводителем и капитаном, и я везде покупал старые книги на иностранных языках. Так я насобирал около десяти тысяч таких книг, но, кому это сейчас нужно? Сейчас молодые и на русском читать не умеют. И, когда я стал собирать книги, то они уже были никому и не нужны. За границей торговлей книгами занимались только самые бедные.

Помню такой случай. Где-то а Дании спрашиваю продавца: - «А почем книги?». «Ну, если ты берешь одну, то пять крон. А если ты возьмешь десять, то по одной кроне за штуку». «Ну, хорошо, а если я возьму сто штук, то сколько ты мне доплатишь?». Шутка моя была оценена, я взял много книг, и он мне довез их к судну на своей машине. Однако, здесь мы переходим к иностранным языкам, а это – тема следующего очерка. Всего, Вам, доброго, уважаемый читатель.

Николай ТКАЧЕНКО       13.10.2018

Комментарии к статье
Добавить комментарий


Читайте также:





























 

 

 













 
        




            П О М И Н К И    год 1896




Ностальгия











Как Мы жили в СССР:

Почему многие люди вспоминают

времена СССР, как счастливые?



 




*******************************













Партнеры

Из почты

Навигатор

Информация

За рубежом

"Когда мужчине сорок лет..."
 
Когда мужчине сорок лет, 
ему пора держать ответ: 
душа не одряхлела?- 
перед своими сорока, 
и каждой каплей молока, 
и каждой крошкой хлеба. 
 
Когда мужчине сорок лет, 
то снисхожденья ему нет 
перед собой и перед богом. 
Все слезы те, что причинил, 
все сопли лживые чернил 
ему выходят боком. 
 
Когда мужчине сорок лет, 
то наложить пора запрет 
на жажду удовольствий: 
ведь если плоть не побороть, 
урчит, облизываясь, плоть - 
съесть душу удалось ей. 
 
И плоти, в общем-то, кранты, 
когда вконец замуслен ты, 
как лже-Христос, губами. 
Один роман, другой роман, 
а в результате лишь туман 
и голых баб - как в бане. 
 
До сорока яснее цель. 
До сорока вся жизнь как хмель, 
а в сорок лет - похмелье. 
Отяжелела голова. 
Не сочетаются слова. 
Как в яме - новоселье. 
 
До сорока, до сорока 
схватить удачу за рога 
на ярмарку мы скачем, 
а в сорок с ярмарки пешком 
с пустым мешком бредем тишком. 
Обворовали - плачем. 
 
Когда мужчине сорок лет, 
он должен дать себе совет: 
от ярмарки подальше. 
Там не обманешь - не продашь. 
Обманешь - сам уже торгаш. 
Таков закон продажи. 
 
Еще противней ржать, дрожа, 
конем в руках у торгаша, 
сквалыги, живоглота. 
Два равнозначные стыда: 
когда торгуешь и когда 
тобой торгует кто-то. 
 
Когда мужчине сорок лет, 
жизнь его красит в серый цвет, 
но если не каурым - 
будь серым в яблоках конем 
и не продай базарным днем 
ни яблока со шкуры. 
 
Когда мужчине сорок лет, 
то не сошелся клином свет 
на ярмарочном гаме. 
Все впереди - ты погоди. 
Ты лишь в комедь не угоди, 
но не теряйся в драме! 
 
Когда мужчине сорок лет, 
или распад, или расцвет - 
мужчина сам решает. 
Себя от смерти не спасти, 
но, кроме смерти, расцвести 
ничто не помешает.
 
Евгений Евтушенко. Мое самое-самое.
Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.