Rambler's Top100



"Я родился в шестидесятом..."

До 1972 года, когда мы жили на квартале Шевченко, родители просто выключали у меня свет в комнате и чтобы почитать ещё хоть чуть-чуть, приходилось читать под одеялом при свете фонарика. Когда же я стал учиться в старших классах, то мог читать сколько угодно. После занятий в школе во вторую смену, три раза в неделю мы ходили в бассейн «Динамо», на группу «Здоровье», где сначала около часа гоняли в футбол или баскетбол, а потом час плавали в бассейне. После этого мы ещё гуляли в сквериках, либо на «дураковке» - сквер на площади Героев Великой Отечественной войны, либо в скверике 30 лет ВЛКСМ. «Дураковкой» сквер назывался в народе из-за стоящих рядом с ним облисполкома и обкома партии, да так его называют и сейчас.

Когда около десяти вечера я приходил домой, то очень хотелось есть, и я накладывал себе в пару тарелок различную еду. Выражение моего лица наверняка походило на выражение морды бегемотика из мультика «Ну, погоди!», когда он с любовью и предвкушением счастья расставлял на стадионе городки. (Какое чудесное словосочетание – предвкушение счастья.) Чашки с питьём и тарелки с едой я расставлял на стуле и на полу возле кровати. Я выбирал себе пару книг на ночь, ставил рядом радиоприёмник «VEF-SPIDOLA» с включенным «Голосом Америки» и только после этого приступал к еде и чтению, которое длилось до двух-трёх часов утра.
За мою начитанность меня очень любила наш завуч по воспитательной работе, преподаватель литературы Татоли Тамара Александровна, педагог от Бога. Любила, и частенько защищала меня, после того, как я делал очередную проказу.

А различные проказы я делал часто, была бы идея. Но я никогда ничего не делал лишь бы сделать плохо, наверное, как и другим, мне хотелось как-то самовыразиться. Идеи я черпал, откуда только мог, то вычитаю что-то, то услышу, то придумаю сам. Еще в первом или во втором классе я на большой перемене натёр красным стручковым перцем концы ручек у всего класса. Через пять минут после начала урока в классе стоял рёв. Ревели все, и я в том числе, так как у меня все руки были в перце, а от рук перец попал и в рот и в глаза. А я всего лишь хотел помочь учителю и отучить товарищей грызть концы ручек.

Из СШ № 14, я плохо помню имена и фамилии учителей, хотя некоторых внешне помню очень хорошо. Помню одну учительницу начальных классов, которая не могла что-то объяснить моему однокласснику, и за это била его головой о доску, взяв руками за уши – вдалбливала гранит науки.

Как-то отец рассказал мне о своем брате, хулигане военных времён по призванию, который в школе повыкручивал лампочки в классе, а затем вновь вкрутил их на место, проложив на самый кончик цоколя комочки жёваной промокашки. Пока промокашка была мокрой – ток проходил. Но стоило ей высохнуть, а при прохождении тока сохла она очень быстро, то свет пропадал. Мы как раз учились во вторую смену и занятия должны были быть до 20.30. В клубе Маяковского в 20.00 начинался классный фильм. Короче говоря, мы посмотрели этот фильм всем классом, так как в том кабинете, где у нас должен был быть последний урок, вырубило свет. Жалко только, что кабинет заперли и мне не удалось забрать промокашки. Утром электрик отнёс их директору и начался разбор полётов. На меня кто-то настучал, а может, классный и так догадался, чьих это рук дело.

Однажды я и мой дружок-одноклассник Вовка Ковганец (умер в 2000г.) между выпускными экзаменами после окончания десятого класса болтались возле школы, пока не натолкнулись на завуча Тамару Александровну, которая несла домой из школы огромные пачки исписанных тетрадок для работы на дому.

Она тут же запрягла нас, и после того, как мы занесли к ней в квартиру тетради, ввиду сильной жары на улице, налила нам – выпускникам, но ещё ученикам! – по трети стакана холодного сухого вина Ркацители. И хотя вино было почти без градусов, по советским временам это был поступок с большой буквы, и ничего кроме уважения к ней нам не добавил. У меня был чисто гуманитарный склад ума и с такой же силой, как меня любили учителя гуманитарного направления, с такой же силой я чувствовал нерасположение ко мне «технарей», так как сильно плавал по техническим наукам, а попросту был тупым как пробка. Только преподаватель НВП – начальной военной подготовки – подполковник Матус (школьная кличка «Плинтус») относился ко всем ровно и всегда был спокоен, как подбитый танк.

Не знаю, был ли я самым худым в классе, но то, что был самым длинным – это точно. Свой рост я использовал на благо одноклассников мужского пола.

Как-то я заметил, что когда девчонки вытирают тряпкой доску в классе, то при поднятии руки вверх, для того, чтобы вытереть верхнюю часть доски, у них сильно поднималась юбка. Во время дежурства по классу самых симпатичных наших девчонок, я (по просьбе товарищей) специально писал на доске мелом под самый верхний обрез доски какую-то чепуху, которую дежурным приходилось стирать. Мы с ребятами с видом ценителей и с идиотскими улыбками на лицах, рассаживались за первыми партами, как в кинотеатре на первых рядах, задавая, друг другу вопросы: «Здесь свободно?», а девчонки вытирали доску, делая вид, что очень стесняются, старательно придерживая юбки свободной рукой.

***********

Животных в то время люди держали почему-то гораздо меньше, чем сейчас. Мы с Ольгой смогли уговорить родителей завести собаку только в 1973 году, уже на новой квартире с большим коридором. Справедливости ради надо сказать, что и отец всегда хотел иметь собаку, и что он её и принес, не поставив в известность даже маму.

Иногда по кварталу Шевченко проезжала «живодёрка» – машина для отлова «диких» собак и кошек. Некоторых ловили палкой с петлёй на шее, а некоторых просто отстреливали из ружей. Нам было очень страшно и жалко животных. Делалось это днём, когда все взрослые кроме бабушек были на работе. Придя с работы и послушав наши жалобы, родители страшно возмущались, но ничего не делали.

Время от времени на телеге проезжал какой-то старьёвщик, который менял старые тряпки на катушки с нитками, напёрстки или глиняные свистульки, если тряпки приносили дети. Нам бабушка никогда не давала никаких тряпок, все донашивалось полностью, одежда латалась, носки штопались. А то, что уже не носилось, отправлялось в деревню, а с 80-х годов на дачу. А нам так хотелось свистульку. Как и во все времена по квартирам ходили цыгане. Помню, что однажды бабушка открыла дверь цыганке, и та попросила у неё на хлеб. Бабушка по простоте душевной отрезала цыганке краюху хлеба, за что незамедлительно была покрыта трёхэтажной руганью, мол, просила не хлеб, а на хлеб.

Александр ТУЛЬЧИНСКИЙ

Все права защищены, использование текстов и перепечатка - ТОЛЬКО С ПИСЬМЕННОГО РАЗРЕШЕНИЯ АВТОРА

Комментарии к статье
Добавить комментарий


Читайте также:





























 

 

 













 
        




            П О М И Н К И    год 1896




Ностальгия











Как Мы жили в СССР:

Почему многие люди вспоминают

времена СССР, как счастливые?



 




*******************************













Партнеры

Из почты

Навигатор

Информация

За рубежом

"Когда мужчине сорок лет..."
 
Когда мужчине сорок лет, 
ему пора держать ответ: 
душа не одряхлела?- 
перед своими сорока, 
и каждой каплей молока, 
и каждой крошкой хлеба. 
 
Когда мужчине сорок лет, 
то снисхожденья ему нет 
перед собой и перед богом. 
Все слезы те, что причинил, 
все сопли лживые чернил 
ему выходят боком. 
 
Когда мужчине сорок лет, 
то наложить пора запрет 
на жажду удовольствий: 
ведь если плоть не побороть, 
урчит, облизываясь, плоть - 
съесть душу удалось ей. 
 
И плоти, в общем-то, кранты, 
когда вконец замуслен ты, 
как лже-Христос, губами. 
Один роман, другой роман, 
а в результате лишь туман 
и голых баб - как в бане. 
 
До сорока яснее цель. 
До сорока вся жизнь как хмель, 
а в сорок лет - похмелье. 
Отяжелела голова. 
Не сочетаются слова. 
Как в яме - новоселье. 
 
До сорока, до сорока 
схватить удачу за рога 
на ярмарку мы скачем, 
а в сорок с ярмарки пешком 
с пустым мешком бредем тишком. 
Обворовали - плачем. 
 
Когда мужчине сорок лет, 
он должен дать себе совет: 
от ярмарки подальше. 
Там не обманешь - не продашь. 
Обманешь - сам уже торгаш. 
Таков закон продажи. 
 
Еще противней ржать, дрожа, 
конем в руках у торгаша, 
сквалыги, живоглота. 
Два равнозначные стыда: 
когда торгуешь и когда 
тобой торгует кто-то. 
 
Когда мужчине сорок лет, 
жизнь его красит в серый цвет, 
но если не каурым - 
будь серым в яблоках конем 
и не продай базарным днем 
ни яблока со шкуры. 
 
Когда мужчине сорок лет, 
то не сошелся клином свет 
на ярмарочном гаме. 
Все впереди - ты погоди. 
Ты лишь в комедь не угоди, 
но не теряйся в драме! 
 
Когда мужчине сорок лет, 
или распад, или расцвет - 
мужчина сам решает. 
Себя от смерти не спасти, 
но, кроме смерти, расцвести 
ничто не помешает.
 
Евгений Евтушенко. Мое самое-самое.
Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.