Вечером 30 августа стало известно о смерти Михаила Горбачева. Последний советский лидер умер в ЦКБ на 92-м году жизни. «Ъ» предлагает своим читателям вспомнить, за что хвалили и за что ругали его во время пребывания у власти и после отставки.

Развернуть на весь экран

 

«Партия и правительство, весь советский народ понесли тяжелую утрату: после долгой и продолжительной болезни скончался Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев». Эти слова могли бы сегодня произносить одетые в траур дикторы двух каналов Центрального телевидения — если бы Михаил Горбачев не прервал традицию своих предшественников покидать офис в Кремле исключительно вперед ногами. При жизни — и даже в период правления — Михаила Горбачева не стало ни Советского Союза, ни его коммунистической партии, ни ее генерального секретаря. Одни видят в этом величайшую трагедию или даже катастрофу, обвиняя Михаила Горбачева во всех мыслимых ошибках и даже преступлениях. Другие отдают себе отчет в том, что без Горбачева едва ли была бы возможна современная Россия, да и мир, в котором она существовала в течение последних тридцати лет, вероятно, лишился бы значительной части оптимизма и надежд, наполнявших его еще совсем недавно.

Михаил Горбачев появился в мире, который, казалось, двигался к тупику. Период разрядки 1970-х остался далеко в прошлом, сбитый корейский «боинг» и многочисленные периферийные конфликты делали все менее призрачной угрозу глобальной ядерной войны. Советская экономика еще не демонстрировала явных симптомов надвигающегося коллапса, но с проблемами дефицита и нарастающей нехватки средств для расчетов за необходимый импорт страна уже столкнулась — на фоне абсолютного партийного контроля над средствами массовой информации, в которых сообщения о достижениях социализма перемежались некрологами умирающих один за другим советских руководителей. На этом безрадостном фоне появление сравнительно молодого политика, легко пренебрегающего советскими ритуалами и способного поддерживать свободную беседу с простыми людьми под телекамеры, стоя прямо в толпе, само по себе внушало надежду на перемены — несмотря на хорошо различимые за спиной нового генсека лица охранников в гражданском. Страна сначала узнала, а потом привыкла к новым словам, часть которых перекочевала в европейские языки без перевода: ускорение, гласность, перестройка.

Выходец из Ставропольского крайкома КПСС и выпускник юридического факультета МГУ, Михаил Горбачев стал быстро заменять уставших стариков из политбюро на своих более энергичных ровесников; иностранные «голоса» еще многие слушали, но внутри страны стало можно публично обсуждать то, о чем еще несколько месяцев назад было предпочтительно помалкивать.

На внешнеполитическом фронте замаячила не просто новая разрядка — в повестку дня на высшем уровне оказалась включена идея ядерного разоружения и даже полного отказа от ядерного оружия.

Первые надежды, впрочем, быстро омрачились: абсурд последней советской антиалкогольной кампании наложился на рост дефицита всего, от табака до стирального порошка. Техногенная катастрофа в Чернобыле, землетрясение в Армении, первые сполохи межэтнических конфликтов на периферии — все это создало почву для буквально апокалиптических ожиданий. Которые так и соседствовали с надеждами на обновление до тех пор, пока Советский Союз не рухнул, и не началась совсем другая история.

Сергей Строкань о феномене Михаила Горбачева

Михаилу Горбачеву, покинувшему кабинет в Кремле за 30 лет до смерти, довелось в полной мере столкнуться и с хвалой, и с хулой. Хвалили его преимущественно за внешнюю политику — она привела к некоторому отступлению от края пропасти, на котором две тогдашние сверхдержавы балансировали в рамках доктрины ядерного сдерживания, и к крушению системы политической зависимости Центральной и Восточной Европы от СССР, включая воссоединение Германии. Хулили, впрочем, за ту же внешнюю политику — винили в том, что согласился с утратой советской сферы влияния, чуть ли не создал предпосылки для расширения НАТО на восток, хотя вроде как мог добиться от своих партнеров на Западе юридически закрепленного обязательства такого расширения не допускать. Сам Михаил Горбачев, к слову, на эти обвинения отвечал в том смысле, что практически до конца его пребывания у власти сохранялись созданные Советским Союзом структуры в Восточной Европе, СЭВ и Организация Варшавского договора, поэтому расширение НАТО попросту находилось вне контекста, а возможным стало уже после распада СССР, которого он пытался не допустить.

Впрочем, и адепты, и хулители склонны забывать, что многие шаги последнего советского лидера были вынужденными, и далеко не во всех случаях он мог допустить полную откровенность. Идеи «нового мышления» невозможно воспринимать в отрыве от ситуации, в которой Советскому Союзу нужен был доступ к западным кредитам, а непримиримых идейных противников редко соглашаются кредитовать. Начало экономической перестройки выглядело скорее неизбежностью, чем жестом доброй воли. Попытки Михаила Горбачева дистанцироваться от силовых шагов, которые предпринимались для подавления сепаратистских движений в союзных республиках, всегда были не особенно убедительны для любого, кто знаком с системой принятия решений в советском государстве. Это же, пожалуй, относится и к событиям августа 1991 года, когда путч силовиков и консерваторов окончательно сорвал подписание обновленного союзного договора, подразумевавшего сохранение единого государства. Роль Михаила Горбачева, изолированного на трое суток на даче в крымском Форосе, но принимавшего там делегацию организаторов переворота, остается одной из главных фигур умолчания: советского президента принято считать скорее жертвой заговора, лишившего его остатков влияния и политических перспектив, а любые вопросы о возможном горбачевском согласии на решение всех вопросов путем введения чрезвычайного положения относятся к категории дурного тона. Впрочем, даже беглое знакомство с хронологией событий показывает, что его шаги, направленные на конструирование или разрушение кадровых и политических альянсов, почти всегда были вынужденными и предпринимались в условиях, не оставлявших альтернатив. В результате советский лидер последовательно лишился поддержки консерваторов из ЦК КПСС, реформаторов из собственного окружения и из числа впервые избранных свободно депутатов съезда и Верховного совета, руководителей союзных республик и большой части силовиков — эти ведомства после неудачи ГКЧП оказались еще и обезглавлены. После денонсации Союзного договора 1922 года в Беловежской пуще Михаилу Горбачеву оставалось только покинуть Кремль. В тот декабрьский день он записал свое последнее проникновенное телеобращение к советскому народу — которого в сущности уже не было, как и чая в чашке, в которую уходящий лидер заглянул, закончив читать текст.

В конце 1991 года Михаил Горбачев стал первым за несчетные годы отечественным лидером, покинувшим должность до наступления смерти. Перед ним первым встала необходимость обсуждения с преемниками гарантий своего статуса после отставки. Михаил Горбачев частично сохранил свои привилегии, включая дачу, транспорт и охрану, возглавил фонд своего имени и некоторое время продолжал активно участвовать в политике: создал или поддержал ряд социал-демократических проектов, а в 1996 году баллотировался в президенты, объясняя критикам выдвижения, что у него нет другой возможности публично объясниться с избирателями. Большого успеха его политические начинания не имели; для поддержания жизнедеятельности фонда ему приходилось не только выступать с лекциями, но и сниматься в рекламе — например, сети Pizza Hut, ныне объявившей о своем уходе из России.

При этом, как многим отставным политикам в мире, ему удавалось, сохраняя довольно высокую степень публичности, оставаться частным лицом, не лишенным обаяния. В 1999 году он столкнулся с утратой, которую переживал, кажется, больше, чем собственную отставку: умерла его жена Раиса Горбачева, с которой он познакомился еще студентом. Будучи «в офисе», последний советский лидер часто сталкивался с критикой за без преувеличения видную роль, которую играла его «первая леди» — это было крайне нетипично для советского обихода. Смерть Раисы Максимовны и искренняя скорбь Михаила Сергеевича, кажется, примирили и с нею, и с ним многих недоброжелателей. «История — дама капризная, и что там она нарисует, трудно сказать. Но я хочу упредить ее, сказать, что в общем Горбачев — хороший парень»,— сказал он в 2011 году в интервью «Ъ FM».

С тех пор, как в российском политическом мейнстриме стало принято считать распад СССР не столько торжеством демократии над тоталитаризмом и рынка над плановой экономикой, сколько катастрофическим событием, Михаил Горбачев, которого общественное мнение устойчиво ассоциирует с разрушением СССР, казалось бы, должен был оказаться полностью маргинальной фигурой.

Этого, однако, не произошло — потому, что он неустанно публично напоминал, что в 1991 году его главной политической целью было вовсе не удержание власти, а спасение Союза, и потому, что он резко критиковал западных лидеров за то, что те переоценили свою заслугу в прекращении холодной войны и по сути отказались признавать за Россией право на собственные политические интересы. После присоединения Крыма Михаил Горбачев заявил, что и сам поступил бы подобным образом и не сделал этого в свое время лишь потому, что и Россия, и Украина, и собственно Крым были частью одной страны.